— Нет, спасибо, бумажник у меня есть, — ответил он.
Филдстоун продолжал стоять с поднятыми вверх руками.
Силы, которые он потратил на то, чтобы они не тряслись, иссякли. Когда он заговорил, голос слегка дрожал.
— Что вы хотите?
— Мне нужны вы.
Филдстоун повернулся к нему лицом, словно уже был не в состоянии контролировать себя.
— Нет, подождите. Вы неправильно поняли. Я не собирался уезжать из страны. Я ведь здесь, верно?
Продолжая запугивать Филдстоуна, он сказал:
— Чепуха.
Филдстоун показал на свой портфель:
— Смотрите сами. Я хотел отдать его. Четыре миллиона долларов. Черт возьми, это же пятьдесят процентов годовых от его инвестиций.
Нужно заставить его произнести имя. Поэтому он лишь улыбнулся и покачал головой.
Филдстоун распсиховался, голос стал пронзительно-резким.
— Да! Это правда! Все лежит здесь, и теперь мы на равных! Я исчезну, и полиция никогда не найдет меня.
— А что вы здесь делали? — спокойно спросил он.
— Я знаю, кем был Орлов. У него должны были сохраниться документы, которые он мог использовать против нас, если начнется расследование. Я хорошо его знал. Перед отъездом я хотел найти их.
Он снова улыбнулся. Ну да, как же!
— Нет, вы собирались их присвоить, чтобы иметь козыри против нас. И спасти свою задницу.
— Нет-нет, — постарался убедить его Филдстоун. — Честно. Я лучше знаю. — Он вынул из кармана чековую книжку. — Видите? Вот она. Здесь зафиксированы все финансовые операции за последние пять лет. Все в его чековой книжке. Я нашел ее. Мы уничтожим ее прямо сейчас, а вы скажете своим, что все в порядке.
— Вы должны сами сказать им об этом.
— Но мне запретили когда-либо разговаривать с мистером Балаконтано по телефону.
Вот оно — имя. Он даже не удивился, только обрадовался, что все закончилось. Он решил не усложнять. Тщательно прицелившись, он влепил пулю в лоб Филдстоуну. Раздался негромкий звук, голова Филдстоуна дернулась, и он рухнул на пол.
Он посмотрел на часы. Еще и трех нет. Времени предостаточно.
Проснувшись, Элизабет не сразу вспомнила о том, что произошло. Так бывает, когда думаешь, что встаешь на твердую почву, а она внезапно уходит из-под ног. Потом нахлынуло смутное ощущение тревоги; память подсказывала, что произошло какое-то непредвиденное, но в то же время вполне определенное и даже знакомое событие, не просто неприятность, а неудача особого рода и с особыми последствиями, вызвавшая чувство разочарования, но не страха. Палермо мертв.
Оставаясь в постели, она посмотрела на часы. Было три часа утра. Она проспала больше восьми часов. Шериф довез ее до Карсон-Сити, в аэропорту ей пришлось прождать два часа первого самолета в Лас-Вегас, так что до отделения ФБР она добралась только к четырем.
Почему Брэйер не позвонил ей? Его не было ни в ФБР, ни в отеле. Если он улетел в Вашингтон, то он давно уже там, а Коннорс или Пэджетт должны были ему сообщить, что Элизабет опять натворила дел. Палермо погиб. Надо возвращаться и постараться восстановить ход расследования. Наверное, дело в ее телефоне.
Элизабет зажгла свет. Нет смысла стараться снова заснуть. Она получила восемь часов забытья, оплаченные ее усталостью, растерянностью и стыдом, пережитым вчера утром. Остаток ночи придется бодрствовать. В Вашингтоне сейчас шесть часов.
Элизабет оделась. Если уж ей суждено провести ближайшие несколько часов наедине со своими мыслями, то слава Богу, что это происходит в Лас-Вегасе. Можно пойти перекусить, внизу полно народу, который играет, пьет и вообще живет такой жизнью, при которой можно никогда не узнать, что способен сделать острый металл с плотью и жилами человека.
Элизабет спустилась на лифте и прошла через казино. За несколькими столами продолжалась игра в блэк джек и кости. В манере игравших было что-то от тупой настойчивости пьяниц. В озерках света над ними клубился сигаретный дым. Трудно было понять, то ли это заядлые игроки, превратившиеся уже в часть интерьера, то ли неудачники, которые безнадежно просаживают последние фишки. Впрочем, это не важно. Все они были здесь в три часа утра, и Элизабет тоже.
Она прошла мимо ресторанов. Они уже закрыты. Никто из тех, кто бодрствовал в такое время, не нуждался в жарком «Веллингтон» или камбале «Бон фам». А кафе еще сияло огнями. В углу, за частоколом перевернутых стульев, уборщик-негр работал с пылесосом. Элизабет выбрала местечко подальше от пылесоса. Через два столика от нее сидели двое мужчин среднего возраста, в серых костюмах, довольно упитанные. Ей показалось, что на людях она меньше будет ощущать свое одиночество.
Официантка, на взгляд Элизабет, когда-то была привлекательной. Может, она и сейчас еще ничего, но выглядит уставшей и осунувшейся. Сетчатая наколка на голове делала ее почему-то похожей на мужчину в берете. По пути на кухню она кинула меню на столик Элизабет, через пару минут вернулась и застыла с блокнотиком.
— Я еще не выбрала, — сказала Элизабет. — Что такое сандвич «Донна Саммер»?
— Пастрами. Рубленая печенка. Шинкованная капуста.
Это звучало совсем неплохо. Она не ела уже… Сколько? По крайней мере, целый день.
— Я возьму сандвич и кофе.
Официантка кивнула, чиркнув в блокнотике. Не изменив холодно-внимательного выражения лица, она тихо произнесла:
— Кстати, сделайте себе одолжение!
Элизабет подняла глаза и заметила, что взгляд официантки направлен в сторону мужчин за соседним столиком.
— Одолжение? — переспросила она так же тихо.